Почему солнце улыбается?
Джонни очень хорошо помнил свое детство, несмотря на то, что родители, друзья родителей и друзья друзей родителей были уверены в его неадекватности. Маленький косоглазый мальчик слишком громко реагировал на
общество, а при попытке задать ему вопрос или поиграть с ним вполне мог показать не только язык, но и голый зад.Стареющая женщина с огромной бородавкой на носу искренне удивлялась, почему мальчик смотрит на нее с таким отвращением; Джонни же изо всех сил старался не испортить импортный ковер непереваренным обедом, который непроизвольно так и желал выйти наружу при её виде.По мере взросления он из косоглазого мальчика превращался в юношу «с незначительными недостатками», но по-прежнему считался безумцем, каждый шаг которого стоило бы
контролировать. Первые его чувства, первое свидание, первые разочарования, - словом, все его неудачи списывались на недостаточность четкого восприятия реальности.
Джонни очень уважал старый анекдот о том, как сильно Эрнест Хемингуэй любил играть на скрипке, но не умел. Примерно так же он чувствовал себя, когда брал в руки карандаш. Реалистичные рисунки ему действительно не
удавались, что огорчало его родственников, которые привыкли считать, что художник – это что-то вроде фотографа, только несколько медленнее работающего.
Когда Джонни исполнилось шестнадцать, отец подарил ему мольберт и «очень дорогую» акварель,которую настоятельно попросил не тратить попусту.
– Помни, Джонни, что трава не растет хаотично, как волосы на ногах, кошки не говорят, а солнце не улыбается, - повторял глава семейства, запуская руку в сальные патлы сына, чтобы в очередной раз потрепать, - Эта
бурда стоила мне двух месяцев работы без выходных, так что не расходуй результаты моих трудов на всякую чушь.
новомодных романах, глава семейства неожиданно скончается от неизвестной болезни.
Район города Сэйнт-М., в котором жил Джонни, был идиллически живописным и стоил дорого. Бедному клану Р., которому принадлежал юный художник, просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Отношение к
этому клану со стороны жителей Сэйнт-М. было учитво-холодное, причем учтивое настолько, насколько вы бы смогли быть учтивым к сидящему рядом с вами в автобусе нечистоплотному пьянчужке.
Правда, трудные отношения складывались только между взрослыми. Подростки же никогда не враждовали; сверстники же считали Джонни чуть ли не гуру, знающим жизнь вдоль и поперек.
– Когда-нибудь, – начинал рассуждение Джонни под аккомпанемент восторженных бликов глаз собеседницы, – Сдохнем мы все. Ты, я,Фил из пятой хаты, его собака и даже во-он та крыса. Да ладно, не тронула же тебя, не дергайся. Сейчас ты красива, я могу обнять тебя, поцеловать и сделать с тобой ребенка. А потом и этот ребенок сдохнет так же, как и крыса, которую ты так боишься.
Сердце красавицы, конечно же, билось одновременно от восхищения и страха. Он ведь прав, раз так уверен. Но неужели он действительно прав?
– Не думай, что я циничное, серое пятно на тусклом мольберте мироздания.
Белобрысая красавица, переставая следить за мыслью, схватила коленку Джонни левой ладошкой.
– Хочешь, я когда-нибудь тебя нарисую? Не думай, что я сделаю это прямо сейчас или завтра, например. Но когда-нибудь я точно это сделаю, у тебя очень правильные черты лица. Как ты думаешь, лучше заняться сексом или творчеством? Я до сих пор не могу выбрать.
Веснушки собеседницы Джонни осветило летнее солнце, и она, услышав слово «секс», зазывающее улыбнулась.
– Я еще ничего не предлагаю, – усмехнулся Джонни, стараясь не показывать рождающееся раздражение, – Мне интересно твое мнение.
Девушка округлила глаза, убрала руку с его бледного колена и пожала плечами.
– Давай сделаем так: мы сделаем то, что хочешь ты, а позже я тебя нарисую. Настолько реалистично, насколько мне с тобой было хорошо.
* * *
Трава сочная, влажная от недавно прошедшего дождя. Небо нежится в простынях; земля все еще в тумане. Он снова рисовал. Дрожащие руки Джонни водили кистью по мольберту без особой цели, все еще будто вспоминая то,что было десять минут назад.
Светловолосая нимфа спала, открыв рот и изредка похрапывая. Волосы ее были спутанные, мокрые,по бледной щеке текла струйка слюны,и,казалось, она впервые показала свою душу такой, какая она есть, за слоем наигранного обаяния. Спать Джонни совсем не хотел, он рисовал вдохновенно, хоть и не так энергично, как рисовал впервые дни после смерти отца. Руки были слабы,пальцы не слушались; картина все больше и больше отдалялась от понятия
«шедевр».
Трава росла хаотично, как волосы на ногах, небо душило одноцветностью. Туман превратился в кислое болото, пахнущее уже не совсем приятно. Легкий ветерок, который колыхал цветы на холмах, застопорился.
– Когда-нибудь ты забудешь об этой ночи, а я, видит бог, не забуду, – выдохнул он, – Я думал, что никогда не доживу до апокалипсиса, но нет. Я встретил тебя.
На картине появились совокупляющиеся кошки. Если бы картины могли передавать звук, было бы слышно не мяуканье, а вполне себе человеческие стоны, правда, больше «для галочки», чем искренние. В глазах кошечки будто
написано было беспокойство о невыключенном утюге, самец же с нетерпением ждал вечернего бильярда.
Энергия вернулась к Джонни, он интенсивно покрывал небо облаками и искал, куда бы выгоднее было повесить солнце. Солнце должно было сиять над совокупляющейся парочкой, поскольку не было для него более жаркого и, даже, распаляющего зрелища, чем горящий солнечный диск. Неужели, если во время оргазма Джонни улыбался, солнце
не должно было улыбаться?
Несмотря на то, что отец умер, и Джонни лично присутствовал на его похоронах, страх ослушаться все равно оставался где-то в подсознании на пару с отвратительной бородавчатой женщиной, беспрестанно задающей вопросы,
сюсюкающей и треплющей за впалые щеки.
Пока Джонни нерешительно заносил кисть над мольбертом, нимфа проснулась.
– Вставай, родной, – шептала она, подбирая слюну с подбородка.
Джонни непонимающе смотрел на то, как она тянет руки к его лицу. По ее шее, груди, плечам, текла слюна; она снова желала его.
То ли от резкого отвращения, то ли от легких хлопков по щекам, так неожиданно совпавшим с сюжетом сна, Джонни очнулся в железной койке. Вокруг пахло лекарствами; голова гудела, как рой озлобленных шмелей.
– Вчера он просил в комнату карандаши, – пожимала плечами худая женщина, сидящая на краю его кровати.
– Завтра он попросит дирижабль, – басил ее усатый собеседник, – Пусть спит.
– У него умер отец, ему сейчас так тяжело, он и так все время плачет и спит, плачет и спит, – причитала женщина, утирая влажные щеки белым платком.
– Да не потому он плачет, что папаша умер, а потому, что лежать ему неудобно. Он овощ почти, знаешь же сама, дура. Книжек начиталась, вот и веришь, что овощи отличают отца от пыльного мешка. Да и если он чего
соображает, он разве станет сожалеть о том, кто его почти пришиб?
Джонни замычал, пытаясь дать сигнал, что проснулся.
* * *
Трава сочная, влажная от недавно прошедшего дождя. Небо нежится в простынях; земля все еще в тумане. Джонни настойчиво старался скрыть от молодой сестры, что только что испытал оргазм. Сестра же, имея не только
медицинское образование, но и немалый опыт, сразу догадалась обо всем. Тем не менее, она решила не выдавать своих догадок и завести разговор на более невинную тему.
– Скажи, ты когда-нибудь видел, как улыбается солнце? Почему на твоих рисунках солнце улыбается?
Джонни молчал, водил карандашом по белому картону совершенно не собирался отвечать на идиотские
вопросы.
